Как верил Бисэй



Бисэй стоял под мостом и ждал ее.
Наверху, над ним, за высокими каменными перилами, наполовину обвитыми
плющом, по временам мелькали полы белых одежд проходивших по мосту прохожих,
освещенные ярким заходящим солнцем и чуть-чуть колыхающиеся на ветру... А
она все не шла.
Бисэй с легким нетерпением подошел к самой воде и стал смотреть на
спокойную реку, по которой не двигалась ни одна лодка.
Вдоль реки сплошной стеной рос зеленый тростник, а над тростником
кое-где круглились густые купы ив. И хотя река была широкая, поверхность
воды, стиснутая тростниками, казалась узкой. Лента чистой воды, золотя
отражение единственного перламутрового облачка, тихо вилась среди
тростников... А она все не шла.
Бисэй отошел от воды и, шагая взад и вперед по неширокой отмели, стал
прислушиваться к медленно наполнявшейся сумраком тишине.
На мосту движение уже затихло. Ни звука шагов, ни стука копыт, ни
дребезжанья тележек - оттуда не слышалось ничего. Шелест ветра, шорох
тростника, плеск воды... потом где-то пронзительно закричала цапля. Бисэй
остановился: видимо, начался прилив, вода, набегающая на илистую отмель,
сверкала ближе, чем раньше... А она все не шла.
Сердито нахмурившись, Бисэй стал быстрыми шагами ходить по полутемной
отмели под мостом. Тем временем вода потихоньку, шаг за шагом затопляла
отмель. И его кожи коснулась прохлада тины и свежесть воды. Он поднял глаза
- на мосту яркий блеск заходящего солнца уже потух, и на бледно-зеленоватом
закатном небе чернел четко вырезанный силуэт каменных перил... А она все не
шла.
Бисэй наконец остановился.
Вода, уже лизнув его ноги, сверкая блеском холодней, чем блеск стали,
медленно разливалась под мостом. Несомненно, не прошло и часа, как
безжалостный прилив зальет ему и колени, и живот, и грудь. Нет, вода уже
выше и выше, и вот уже его колени скрылись под волнами реки... А она все не
шла.
Бисэй с последней искрой надежды снова и снова устремлял взор к небу,
на мост.
Над водой, заливавшей его по грудь, давно уже сгустилась вечерняя
синева, и сквозь призрачный туман доносился печальный шелест листвы ив и
густого тростника. И вдруг, задев Бисэя за нос, сверкнула белым брюшком
выскочившая из воды рыбка и промелькнула над его головой. Высоко в небе
зажглись пока еще редкие звезды. И даже силуэт обвитых плющом перил растаял
в быстро надвигавшейся темноте... А она все не шла.
В полночь, когда лунный свет заливал тростник и ивы вдоль реки, вода и
ветерок, тихонько перешептываясь, бережно понесли тело Бисэя из-под моста в
море. Но дух Бисэя устремился к сердцу неба, к печальному лунному свету,
может быть потому, что он был влюблен. Тайно покинув тело, он плавно
поднялся в бледно светлеющее небо, совсем так же, как бесшумно поднимается
от реки запах тины, свежесть воды...
А потом, через много тысяч лет, этому духу, претерпевшему бесчисленные
превращения, вновь была доверена человеческая жизнь. Это и есть дух, который
живет во мне, вот в таком, какой я есть. Поэтому, пусть я родился в наше
время, все же я не способен ни к чему путному: и днем и ночью я живу в
мечтах и только жду, что придет что-то удивительное. Совсем так, как Бисэй в
сумерках под мостом ждал возлюбленную, которая никогда не придет.

Согласно буддийским верованиям, существуют различные круги ада. Но,
в общем, ад можно разделить на три круга: дальний ад, ближний ад и ад
одиночества. Помните слова: "Под тем миром, где обитает все живое, на
пятьсот ри простирается ад"? Значит, еще издревле люди верили, что ад -
преисподняя. И только один из кругов этого ада - ад одиночества -
неожиданно возникает в воздушных сферах над горами, полями и лесами.
Другими словами, то, что окружает человека, может в мгновение ока
превратиться для него в ад мук и страданий. Несколько лет назад я попал в
такой ад. Ничто не привлекает меня надолго. Вот почему я постоянно жажду
перемен. Но все равно от ада мне не спастись. Если же не менять того, что
меня окружает, будет еще горше. Так я и живу, пытаясь в бесконечных
переменах забыть горечь следующих чередой дней. Если же и это окажется мне
не под силу, останется одно - умереть. Раньше, хотя я и жил этой горестной
жизнью, смерть мне была ненавистна. Теперь же...